Берегиня

Зеленая книга почти в тысячу страниц давила под собой небольшой столик в омской хрущевке тети Нади. Словно шараду приходилось читать стертые временем золотые буквы. Переплет уже не выдерживал груза мыслей и волнения пальцев, перелистывающих страницу за страницей. Столько людей держали книгу Николая Рериха в своих руках. Но у меня эти пожелтевшие листы остались в памяти на всю жизнь.

Почему-то волнение не покидало меня в тот день, когда тетушка посматривала в мою сторону, пока я читала. Быть может, она переживала, что сегодня для меня откроются какие-то новые тайны. С тех пор книга художника-странника стала вести меня по дороге жизни, ведь в ней были ответы на все вопросы, которые только могли родиться в моей голове. Такое тихое понимание и бушующее спокойствие поселились во мне, когда я закрыла книгу, дочитав последнюю строчку: «Самые ужасные бедствия в истории человечества происходили от неумения мыслить». Тогда, я прикрыла ладонью стертые буквы, но палец заложила на той самой странице. Я будто не хотела отпускать своего нового учителя, будто дальше мне будет сложно с этим знанием. Тетя Надя, увидев мою растерянность, охотно взяла все в свои руки и позвала накрывать на стол: «Танюша, пора ужинать, а у нас еще и конь не валялся. Николай вот-вот подойдет». Одно верно, что Коля мой с работы вернуться должен. Позабыв о своих философствованиях, я ринулась на кухню: «И то, правда, теть Надь. Зачиталась совсем. Интересная у Вас книжка… А… можно я ее с собой заберу?» Тогда тетка нахмурила брови, на лице ее остался отпечаток смутной нерешимости – лучше будет не настаивать на подарке. Больно ценен он для нее.

Мы сели на две низенькие свежевыкрашенные табуретки и начали выковыривать глазки из картофелин, доставая по одной из блестящей алюминиевой кастрюльки. «Ты как Кольку-то нашего встретила на свавом Севере?» – любопытствовала тетя Надя. Так, вместе с картофелинами покатились в кастрюльку воспоминания. Было тепло на душе. Сразу заиграла мелодия со старой пластинки 30-х годов, она будто задавала немного шутливый ритм нашим разговорам. Я рассказывала, а тетя Надя прищуривалась от палящего солнца, которое сквозь мои истории вырывалось наружу в студеный осенний день.

Запахло горячими оладьями на кислом молоке. Бабушка обновляла избу. Ее красивые изящные руки, погрубевшие от работы, были запачканы белилами и известкой. Она то и дело пыталась вытирать въевшиеся пятна, но когда печь была выбелена, моя разрисованная Коломбина начинала пританцовывать от радости и гордости от проделанной работы. Мы спускались вниз вдоль берега реки, прихватив с собой булку с маком и оладушек, садились на траву, обнявшись, дожевывали сладкую сдобу и смотрели на отражение высокого летнего неба в бегущем Иртыше. Мимо нас скользил по водной глади белоснежный теплоход, разрезая легкие волны. Казалось, не было конца и края могучей реке. Мы растворялись в девственной природе Самаровского села. Правда, тогда уже это был город Ханты-Мансийск, но как-то не клеился городской ярлык к счастливой обители провинциалов. Сельчане радовались каждому прохожему, забегали на чай к знакомой старушонке, которая сидела на лавке возле своего дома. Не было чужих среди нас. Как-то всем миром жили. Бабушка оборвала мои мысли: «Слышь, мамка кричит? Засиделись мы с тобой, Татьяна. Крику-то будет. Пшли-пшли».

Дом по-заячьи притаился в низине возле самого Иртыша. Часто по весеннему паводку у бабушки было сыро и пахло тиной, но моя трудолюбивая старушка не терпела беспорядка. Оконные ставни были отворены с самого марта.

Мама, наверное, потеряла меня, ведь я собиралась только помочь бабуле с побелкой. Мы обе чувствовали себя виноватыми и немного волновались перед встречей с мамой. Она поджидал нас возле дома на холме. Вытянув тонкую шею, мама высматривала нас внизу. Завидев две маленькие черненькие точки, она спешила к нам и уже издалека кричала: «Таня, заходила Галина Ивановна! Срочно нужно выступить на олимпиаде по русскому языку. – Мама поцеловала бабушку и взяла ее под руку. – Там Семен Самохвалов приболел, теперь уж некого от класса выставить. А ты-то у нас легка на подъем, давай скорее домой. Я приготовила уже все». Мы проводили бабушку и поспешили домой.

Приоткрыв дверь, резкий запах сухого дерева, нагретого солнцем, обжигал дыхание. Наглаженное белье и накрахмаленные воротнички приятно так прикасались к телу, что пробегала легкая дрожь до самых колен. Схватив тетрадку, я выскочила на порог. Такое ответственное задание мне доверили не в первый раз, но возможность выступить от класса тешила ученическое самолюбие. Я смело шагнула через порог родной школы и направилась к кабинету Галины Ивановны, половицы скрипели от сырости и тяжести времен, прогибаясь под моим сандалем, точно клавиши пианино перебирал тонкими пальцами музыкант. Учительницы не оказалось в школе, тогда я зашла в класс, где уже собирались участники предстоящего соревнования. Тихонько придвинув стул, я приступила к работе. Задания оказались мне по зубам, щелкала эту пунктуацию и орфографию, как орешки, мало того, на объявлении результатов меня наградили грамотой за первое место. Там красными буквами каллиграфическим почерком выведено «Награждается Протопопова Татьяна, победительница школьной олимпиады по русскому языку», и так мне радостно стало, что не подвела я Галину Ивановну, теперь и того больше мне доверия оказано будет. Мне как комсомолке вручили очень ответственный подарок, книгу о жизни Карла Маркса. Казалось, все ребята завидовали мне тогда.

У тети Нади я была любимой невесткой. В Омск приехала в 1994 году не просто повидать тетку, меня отправили на курсы повышения квалификации ультразвукового исследования, в народе принято говорить – УЗИ. Профессию врача подготовила для меня сама жизнь. Невероятно душевный я человек, все-таки для медицины нужно, кажется, посдержаннее, порасчетливей, посварливее. В больнице не лишним будет и очереди приструнить, и хулиганов разогнать, и бабушке глухой от старости внятно рецептик пересказать, так, чтобы весьма доступно и внушительно было. Характер нужен во врачебной практике, но я научилась жить в профессии со своим безмерным человеколюбием и состраданием. Быть может, это и отличает меня от современного специалиста в белом халате, в стерильной маске, вооружившегося шприцем или скальпелем. Будучи студенткой Тюменского мединститута, мне ни разу не приходилось задумываться, на своем ли я месте. Все как-то правильно складывалась. Как пазл к пазлу, абсолютно подходили друг другу картинки из моей жизни.

«Теть Надь, Вы так ловко с глазками расправляетесь, что у-у-х! Только и успевай» – решила поинтриговать немного тетушку. Как только я это сказала, она расплылась в улыбке сливочным маслом по горячей сковороде. От этого становилась еще теплее. Как же приятно иногда похвалить близкого человека, ты ему пару теплых слов подаришь, а у него настроение, может быть, на целый год останется. Мне ведь не сложно, а ей радостно стало. Права была Евгения Абрамовна! Я всегда вспоминаю преподавателя из мединститута, которая не жалела доброго слова для окружающих. Придет в гости солнечная, улыбчивая и нахваливает: «Танечка, такой салат вкусный получился. Надо бы записать». Она доставала толстый ежедневник, напичканный всякого рода бумагами и закладками, но за разговорами и вовсе откладывала свою книгу жизни в сторону.

Тетя Надя все ждала главной истории, она так внимательно слушала, что начала теребить край скатерти: то складывать в треугольничек, то в нечто похожее на кулек для семечек. Когда я задумывалась и делала «мхатовскую» паузу в своем рассказе, тетушка вытягивала длинную гусиную шею и пристально смотрела на меня. В горле пересохло и пришлось прервать рассказ, я встала с табуретки и налила в стакан кипяченой воды. Тетя провожала меня любопытным пристальным взглядом. Я сделала глоток воды, прохладной струей ворвавшийся в безжизненную пустыню. Решила продолжать.

Ожидала меня интернатура. Как и все девчонки, я поехала домой, в Ханты-Мансийск. Смелости прибавляло родное гнездо. В большом городе молоденькой студентке не столько доверия и уважения, как в уютном провинциальном городке, еще не насытившемся и не разбалованном всякого рода регалиями. Слякоть и дождь добавляли слезливых настроений в ковш моей грусти в тот день. Мне захотелось немного побаловать себя. Я отважилась пойти в кино…одна. Какой это был смелый и отчаянный поступок для меня! Совсем одна я пробиралась к кассе. Стыд разбирал и не давал покою. Казалось, что в очереди перед кассой все оборачивались и презрительно кивали головой.

Тогда моя Наденька осторожно кинула картофелину в кастрюльку и поднесла руку к маленькому приоткрытому рту, окантованному изящными морщинками. Глаза стали стеклянными и широко распахнулись. Мне стало совсем неловко, совесть щипала где-то глубоко внутри, и мое лицо наливалось легким румянцем, выдавая смятение, ведь никогда раньше я не ходила в кино одна. Потом стала прерывисто чеканить каждое слово, пока не столкнулась с Николаем. Колю увидела в зрительном зале, стеснение окутало мое присутствие в кинотеатре, что я даже забыла про фильм. Мне было темно, стыдно и немного неловко. После сеанса Николай Николаевич все же познакомился с очаровательной брюнеткой. Конечно, кто бы смог устоять?! Он любезно предложил пойти с ним в студенческое общежитие на чай. Рестораны тогда были не по карману простому студенту, поэтому приглашение в гости нисколько не настораживало меня, но я вспомнила: «Мама стряпает сегодня пельмени. Пойдемте лучше к нам, на обед?» Небо прояснилось, солнце подправило безобразные лужи и осторожно осушило слезливый ковш. Хотелось петь. Мы вбежали по деревянным ступенькам на второй этаж, запах лаврового листа магическим туманом поднимался в квартире. Мама радостно встречала нас, усадила Колю за стол. «Танечка, это твой будущий муж» – подумала мама, разглядывая нашего гостя. Она поделилась этим, когда я уже стала законной женой Николая. Так вот… Судьба моя была здесь, за нашим столом, ела пельмени и нахваливала, точно Евгения Абрамовна. Мне тогда показалось, что суженый мой знаком с этим мерилом отношения к жизни.

Часы неугомонно тикали, вычеркивая из жизни минуту за минутой. Тетя Надя, подперев тяжелую голову рукой, смотрела в потолок. Картофелины горкой сложились в помутневшей воде, кое-где почернев от хозяйской болтовни. «Так, – подвела итоги тетка, – бери нож, наруби меленько на жареху и рассказывай-рассказывай. Авось, не в тягость». Самое интересное для тети Нади я, кажется, уже рассказала. Но нам так не хотелось останавливаться, все равно Коля еще не вернулся. В такт секундам в моей голове рождались новые воспоминания. Подумать только, я еще так молода, а за спиной уже целое багажное отделение, где по полочкам разложены чемоданчики, хранящие мои истории. Я решила распаковать только самые важные и ценные.

Кто-то бережно и торопливо стучал. Коля уверенными шагами направился в прихожую и отворил дверь. В комнату ворвалась матушка в распахнутом пальто. Казалось, что она едва сдерживала слезы. «Мам, говорите же скорее, что случилось? Тане нельзя волноваться». Мама обнимала малышку Машу, целовала ее и поправляла алые банты. «Милые мои! Танька сынишку ждет. Я сон видела. Кроха в ушанке набекрень подбежал ко мне, взял меня за руку и сказал: «Бабушка, я тебя сразу узнал!». Вот… – перевела дыхание матушка. – Мне и Машенька-то наша пришла во сне в образе Марии Медичи перед тем, как появиться на свет. Помните же?! Поэтому ждите, мои родные, ждите. Скоро вам сынишку Бог пошлет». Мама стала надевать пестрый платочек, застегивать блестящие пуговицы небесно-голубого пальто, и с гордостью за успешное выполненное дело направилась домой. Коля только улыбался в след моей мамы и поглаживал своего сынишку Владимира, который пока еще был в прочной связи с материнской плотью.

Счастливые минуты воспоминаний растворились жарящим паром и картофельным ароматом вдоль кухонного дверного проема. Мы даже не слышали, когда вошел муж. Коленька довольно потирал ладони в ожидании картошечки, да с селедочкой. Он поцеловал меня в щеку, как когда-то в кино, тетю Надю приобнял так, что та стала немного кряхтеть: «Что ты? Что ты? Довольнехонький каков». Все складывалось, как пазлы, вот и радостно было на душе моего Николая. Мы стали усаживаться за стол, по-деревенски простой он у нас получился: на деревянной подставке горела огнем раскаленная сковорода, доверху наполненная золотистым картофелем с поджарочкой, блюдца с малосольными хрустящими огурчиками и маринованная селедочка. Этот ужин мы с тетей Надей запомнили надолго, таким вкусным он казался, столько души мы туда вложили.

Я решила похвастаться мужу своим рукоделием. Недавно в шкафчике с пряжей и нитками обнаружила кусочек ткани с тигровым рисунком. Решила сообразить что-нибудь эдакое. Нельзя позволять пылиться в шкафу такому материалу. А, попробую-ка я тигренка аппликацией выложить. Такое оказалось занятное дельце, что оторваться не могла, пока не завершила работу. Коленька увидел и ахнул в восхищении на стул: «Репин ты мой ханты-мансийский» – сказал мне муж. «А что? Я еще, знаешь, сколько смогу и еще лучше?!» Меня стало щекотать нестерпимое желание приступить оправдать слова мужа, ведь для Репина маловато работ у новоиспеченной художницы. Идеи стали преследовать меня: во сне, в магазине, в книге. Я творила и творила. Ругали меня профессионалы, искусствоведы. Ну, не по канонам, не по правилам, просто от сердца рисую. Так мне по душе. Разве запрещено это? Так копилка работ перекочевала на новое рабочее место, в кабинет УЗИ на Парковой. Пациенты часто спрашивают, а мне приятно в очередной раз вспомнить, как все начиналось.

Уютный кабинет, синие бахилы и немного дворянская вешалка при входе. Лаковая деревянная мебель советских времен прилежно расположилась по углам и бережно хранила документы, архивы, больничные листы. Татьяна Владимировна Гембий смотрела в глаза своей пациентки и не могла сдерживать слез, когда на небольшом экране барахтался малышок и сосал пальчик. Он уже совсем как человек. «Это Ваш ребенок. Он будет похож на Вас, мамочка. Такие большие глаза и правильные черты лица…» По щеке беременной женщины катились слезы, слезы благодарности за свое материнство и за жизнь сына. Когда-то она решилась на аборт, но Татьяна Владимировна сказала самые нужные в ту минуту слова, и ребенок остался жить. А его мама сидела сейчас напротив врача высшей квалификационной категории, просто женщины и мамы, утирала слезы. «Спасибо, Татьяна Владимировна» – в этих словах было столько счастья и желания быть матерью.

Необыкновенно красивая женщина в белом халате, тонкая и изящная спасает жизни детей одним словом в нужном месте и в нужное время. На ее женские плечи взвалилась целая ноша людских отчаяний и необдуманных решений. Только ей душевно свободной, открытой и добродушной доверены сердца и жизни людей. Ее глаза блестят всей полнотой своего пребывания на Земле. Она счастлива в своем призвании. Вернувшись домой, Танюша надевает теплый халатик, который тонким ремешком придерживает ее хрупкое тело. Берет в руки кисти и рисует. Нет, не пишет картины, а именно рисует искренне по-настоящему. А на журнальном столике лежит зеленая книга с золотистыми буквами и плотным переплетом «Николай Рерих. Семь великих тайн Космоса». «Чаша едина для всех воплощений» – цитирует Татьяна Владимировна, завершая свою очередную картину «Берегиня».

Елена ЯЩЕНКО